Музыка пробивается даже через плотно закрытую дверь служебного помещения, и Жаклин морщится: не лучшее место для выполнения заказа. Но их «клиент» параноидально осторожен, и единственное место, где его можно поймать вне стен охраняемого поместья, куда проникнуть тоже можно, но гораздо сложнее – это вот этот стриптиз-клуб, посещаемый им инкогнито.
Хотя, конечно, все прекрасно понимают, кем является невысокий смуглокожий мужчина со сломанным носом, любитель белокурых красоток в микробикини, но притворяются, что им это неизвестно. Люди любят играть в нелепые игры, в этом наемница убедилась давно.
— Джек, он остался один. Твой выход, — звучит голос в миниатюрном наушнике – его владелец сидит в припаркованном неподалеку от стриптиз-клуба фургоне и по камерам отслеживает, кто вошел и кто вышел из туалета; к сожалению, в самих туалетах камер не бывает — приватность и прочие выдуманные глупости.
Джеки смотрит в зеркало. То отражает неопределенного возраста женщину с мешками под глазами, одетую в чуть топорщащуюся в районе талии униформу местной уборщицы, с завязанными в неряшливый низкий пучок волосами. Современная косметика при должной сноровке творит чудеса, а люди уже привыкли не замечать обслуживающий персонал, что ей, конечно же, на руку.
Она оборачивается и кидает взгляд на хозяйку надетого на нее платья. Та в отключке и, хочется надеяться, не успеет очнуться за те пять-десять минут, что потребуются для выполнения [i]заказа[i]. Но, разумеется, связать ее это не помешало: лишние проблемы никому не нужны.
Подхватывая несколько стопок бумажных полотенец и пряча среди них пистолет, Джеки выскальзывает из служебного помещения и по стеночке пробирается в мужской туалет, держа на лице сосредоточенно-деловое выражение и глядя прямо перед собой. Сидящие неподалеку от входа и сторожащие его охранники бросают на нее равнодушные взгляды, но и только: они тоже не считают угрозой для своего подопечного неприметную уборщицу.
Толкнув дверь и зайдя внутрь, она кидает быстрый взгляд, оценивая обстановку, и довольно улыбается, мгновенно понимая, что все складывается более чем идеально.
— Эй, мисс, — отвлекаясь от процесса, невысокий мужчина со сломанным носом возмущенно оборачивается в ее сторону от писсуара, но больше ничего сказать не успевает: звучит приглушенный хлопок, и на его лбу образовывается дополнительное, не предусмотренное природой, отверстие. Тело заваливается в сторону и сползает по стене вниз, пачкая кровью мраморное покрытие.
Наемница, ступая практически беззвучно, подходит к нему, равнодушно смотрит в остекленевшие глаза, в которых застыло изумление, и делает еще один выстрел, контрольный.
Все, дело сделано, можно уходить.
Она протягивает руку, чтобы выбросить пистолет в урну с использованными полотенцами: потом останется только, вернувшись в служебные помещения, снять с рук тонкие латексные перчатки телесного цвета и переодеться, после чего раствориться в ночи. Но тут происходит неожиданное: дверь одной из кабинок распахивается – хотя она готова поклясться, что там никого не было – и из нее выходит парень.
— Твою ж, — едва слышно бросает она с досадой, а тело словно действует само: вскидывает руку с пистолетом, наводя его на парня, нажимает спусковой крючок раз, второй, третий, посылая пули в случайного свидетеля. Ничего личного: он просто оказался не в том месте не в то время.

Ненужные мысли приходят каждый раз, когда взгляд выцепляет в отражении шрам от .38spc — неровный, стягивающий кожу ближе к ключице. Отверстие на входе всегда меньше чем на выходе, но пуля застряла в кости, и потому пришлось вытаскивать её самостоятельно, забрызгивая дорогущую раковину кровью; с тех пор шрам видно столь отчётливо, словно не прошло несколько лет.

Ненужные мысли приходят каждый раз, когда доносчики приносят вести и бережно передают администраторам, а администраторы — хосту. Их голоса — шёпот сквозь зубы, пахнущий жареными кальмарами и дешёвым якчу. Поверенные люди больше не доставляют точных данных. Некому доставлять. Пак Ён-Гиль мёртв, а правильный младший брат стал ещё более подозрительным к внезапным новым знакомствам. Жаль. Нужны новые методы и новые способы, чтобы всё заработало как прежде.

Ненужные мысли — это маленький чёрный конверт, перевязанный тонкой розовой лентой, а внутри — визитка с адресом. 24-11 Морэна-ро 20-гиль, Содэмунгу. Рядом с парком, где листья гниют под скамейками, а старики пытаются заниматься тайцзи. Тот же район, где и постоянная регистрация.

Таких квартир полно в Сеуле. Стены, обклеенные объявлениями о доставке еды и помощи в списании долгов. Скрипящие лифты. В один день тебе там предложат поиграть в детские игры и заработать миллиарды, а в другой день — дверь откроет истеричная соседка с тушью, размазанной до висков, и вызовёт полицию за попытку проникновения в частную жизнь. И, скорее всего, это действительно будет всего-навсего уставшая женщина, которой плевать на всё, что ты попытаешься ей доказать. Плевать на то кто ты и что ты.

Один остров — не конец Игры. Это лишь значит, что южнокорейский сезон приостановлен на неопределённый срок до восстановления комплекса где-нибудь в другом месте. А VIPы пока развлекаются в Штатах. Или в Сингапуре. Или ещё где-то. У них весь мир под наманикюренным ногтем.

Дверь распахивается.

Гость замирает на пороге потревоженным оленем. Как и в прошлый раз. И в позапрошлый. Ин-Хо в этот раз не в рабочем пальто и лицо не прячет; склоняет голову чуть ближе к плечу, когда замечает тусклый блеск металла в руках Чжун-Хо — справедливо. Как справедливо и то, что на соседнем здании, том, что ближе к парку, сидят парочка снайперов и держат под прицелом просматриваемое окно. В этот раз — смерть три к пяти. В двух камерах — холостые патроны, ещё в трёх — боевые. Если, конечно, брат всё ещё следует правилам полиции.

Как там? Сначала — предупредительный холостым, и три раза предложить вооружённому преступнику сложить оружие. Затем — ещё один предупредительный, уже опуская руку немного ниже, и ещё одно предложение сложить оружие. И только потом — огонь по ногам.

Всё это как будто бы из другой жизни.

— Чжун-Хо.

Достаточно мягко, но не настолько, чтобы поверить в счастливое семейное воссоединение спустя столько лет.

Снайперы знают свою работу, как знают и то, что не имеют права стрелять, пока Фронтмен непосредственно не прикажет. Последующую тишину в комнате прерывает разве что поскрипывание старых полов под ногами, стоит переступить на полшага левее, да разгорающийся скандал соседей через стенку. Им — хоть стреляй. Не заметят.

— Мне казалось, мы поставили точку, обменявшись взаимными любезностями. — Голос звучит неестественно громко, пока Чжун-Хо смотрит на него так, словно не может решить, насколько гармонично будут смотреться растёкшиеся по стене мозги пополам с осколками черепной кости. — Но, вероятно, это была запятая.

Конверт с гербом Уэйнов, аккуратно доставленный в одну из его временных квартир, вызвал у Джейсона удивление – во-первых, как они его нашли (хотя, если подумать, это же Бэтмен, тут глупо удивляться), а во-вторых... что им вообще было нужно от него как от Уэйна? Ведь официально второй приемный сын Брюса давно сгнил в могиле. Его имя выгравировано на семейном мавзолее, его старый костюм Робина пылится в Трофее (хотя, может, его уже раздербанили новые Робины) – так зачем этот внезапный жест?

Первым порывом было швырнуть конверт в мусорку, даже не вскрывая. Но пальцы сами сжали бумагу чуть крепче, будто не позволяя ей упасть. Черт. Они знали. Знали, что он не сможет удержаться. Он резко надорвал край конверта – небрежно, без церемоний. Внутри лежала толстая карточка с золотым тиснением.

"Дик Грейсон и Барбара Гордон".

Дата, время, адрес... Все так чинно, так правильно. Так по-уэйнски. Он споткнулся на слове «свадьба». Оно было таким до странности нормальным. Признаться, он совершенно не знал, чем они живут. Он мог знать маршрут патруля Бэтмена, мог знать, что у него сменился очередной Робин, что шум Бэтмобиля звучит по-другому, так что он поменял тачку. Он знал о каких-то подковерных играх его компании, но не знал, что его старший брат готовится к свадьбе.

Он даже Барбару толком не знал. Знал, что она Оракул. Знал, что Джокер сделал ей очень больно и что Брюс снова ничего с этим не сделал, а она почему-то его простила. Но это – фактически все. Всех тех, кто приходил после его смерти, он тоже знал плохо, а местами намеренно не позволял себе узнать больше, чем нужно. Эта жизнь осталась для него в песках Эфиопии. Он Рэд Худ и днем, и ночью.

Он провел пальцем по золотым буквам, ощущая их выпуклую фактуру. Такие дорогие, такие безупречные – совсем как жизнь, которую они изображали перед всем миром. Совсем не та грязь и боль, что скрывалась за парадным фасадом.

Какая-то часть его пыталась представить себя в дорогом костюме на этом пышном мероприятии. Он был уверен, что оно будет пышным – по крайней мере, та официальная и публичная его часть. Его представят каким-то дальним родственником, потому что как сын Брюса он все еще мертв. Он будет окружен толпой полузнакомых людей, которых привык видеть в масках. Хах. Даже в его собственном воображении это было нелепо.

Он знал, что они слишком разные. Что на самом деле, он никогда не получит от Брюса того, чего хочет обиженный мальчик внутри него. Ребенок, которого продала родная мать. Ребенок, которого приемный отец не поставил выше своих принципов даже один чертов раз. Он знал, что, оказавшись там, слишком легко будет попасть в сети надежды. Совершенно пустой.

Брюс не меняется. Джейсон… тоже.

Они идут разными дорогами, которые уже никогда не пересекутся.

Он закуривает на балконе. Письмо уносит ночной готэмский ветер.

Он не придет.